Хорал [litres] - Кент Харуф

Гатри стоял у плиты, помешивал омлет.

– Погодите, – сказал он. – Можете не говорить разом оба?

И они повторили рассказ.

– Так, – проговорил он. – Я пойду гляну. Вы будьте здесь. Позавтракайте.

Он вышел во двор. Они слышали его шаги на крыльце. Когда сетчатая дверь захлопнулась, они сели за пустой деревянный стол у стены и принялись есть, сидя друг напротив друга: жевали тихо, прислушиваясь, поглядывали друг на друга и снова принимались жевать; синеглазые, с каштановыми волосами, склонившись над фаянсовыми тарелками, мальчики казались почти одинаковыми. Доев, Айк встал и посмотрел в окно.

– Возвращается, – сказал он.

– Наверно, он умрет, – откликнулся Бобби.

– Кто?

– Твой конь. Думаю, он сегодня умрет.

– Не умрет. Ешь свой завтрак.

– Я уже съел.

– Ну так поешь еще.

Гатри вернулся в дом. Подошел к телефону и позвонил Дику Шерману. Они коротко поговорили. Когда он повесил трубку, Айк спросил:

– Что он собирается делать? Он ведь не сделает ему больно?

– Нет. Ему уже больно.

– Но что с ним такое?

– Я не знаю.

– Он еще пинает себя в живот?

– Да. С ним что-то не так. Что-то с животом, полагаю. Дик осмотрит его.

– Думаю, он умрет, – сказал Бобби.

– Помолчи, Бобби.

– Он может умереть.

– Ты этого не знаешь. Ты ничего об этом не знаешь. Так что закрой рот.

– Прекратите немедленно, – одернул их Гатри.

Мальчики переглянулись.

– Оба, – добавил он. – И лучше займитесь газетами. Я слышал поезд полчаса назад. Вам пора ехать.

– Можно мы развезем их позже?

– Нет. Люди платят вовремя и хотят вовремя получать газеты.

– Но только сегодня? Дик Шерман уже уедет.

– Возможно. И если так, я вам все расскажу. Езжайте.

– Ты не позволишь сделать ему больно?

– Нет, я не позволю сделать ему больно. Но Дик и не станет так поступать.

– Неважно, – сказал Бобби. – Ему уже больно.

Ранним холодным солнечным утром они снова вышли на улицу, подошли к своим велосипедам во дворе. Оглянулись в сторону конюшни и загона. Элко все еще стоял на трех ногах и пинал себя в живот. Они взобрались на велосипеды и покатили по гравийной дорожке на Рейлроуд-стрит и дальше на восток, полмили до станции Холта.

Закончив развозить газеты, они встретились на перекрестке Мэйн и Рейлроуд-стрит и поехали домой. Уже потеплело. В полдевятого утра у них слегка вспотели лбы. Они проехали мимо старого газового завода у железнодорожных путей. Миновали дом миссис Фрэнк на Рейлроуд-стрит, а затем кусты сирени в ее дворе – новые листочки в форме сердечек уже начали раскрываться на ветках, и мальчики увидели еще один пикап на подъездной дорожке возле их дома, припаркованный поближе к загону.

– Похоже, – заметил Айк, – он еще не уехал. Это пикап Дика Шермана.

– Спорим, он еще пинается, – сказал Бобби. – Пинается и пыхтит.

Они проехали по гравию, крутя педали, мимо узкого пастбища и серебристого тополя, свернули на дорожку и оставили велосипеды возле дома. Подошли к загону, но входить не стали: вместо этого заглянули в щель между досками изгороди. Элко теперь лежал на земле. Отец и Дик Шерман стояли рядом и разговаривали. Конь лежал на боку в загоне, его голова была запрокинута, будто он хотел попить из известнякового фундамента конюшни. Мальчики видели его темный глаз. Распахнутый глаз смотрел вверх, и они гадали, открыт ли и другой глаз, пялится ли слепо в землю, попадает ли в него пыль. Пасть была открыта, и они видели крупные зубы – желтые, грязные – и лососево-розовый язык. Отец заметил мальчиков возле изгороди и подошел.

– Давно вы тут стоите?

– Не очень.

– Лучше идите в дом.

Они не сдвинулись. Айк все еще смотрел сквозь щель в загон.

– Он мертв. Так ведь? – спросил он.

– Да. Мертв, сынок.

– Что с ним случилось?

– Я не знаю. Но вам лучше вернуться в дом. Дик попытается выяснить.

– Что он с ним будет делать?

– Он его вскроет. Это называется «аутопсия».

– Зачем? – спросил Бобби. – Он ведь уже мертв.

– Потому что так мы будем знать. Но вряд ли вы захотите это видеть.

– Захотим, – ответил Айк. – Мы хотим смотреть.

Гатри изучал их с минуту. Они стояли перед ним по ту сторону забора в молчаливом ожидании – синеглазые, с потными лбами, отчаявшиеся, но все же терпеливо ждущие разрешения.

– Ладно, – согласился он. – Но вам стоит вернуться в дом. Вам это не понравится.

– Мы знаем, – сказал Айк.

– Не думаю, что знаете, сынок.

– Ну, – протянул Бобби. – Мы ведь уже видели кур.

– Да. Только это не куры.

Они сели на забор и принялись наблюдать. По большей части Дик Шерман пользовался ножом со стальной рукояткой, потому что ее потом проще мыть, да и такая рукоятка не ломается, как деревянная. Это был острый нож, и Дик начал с того, что воткнул его в живот коня и провел лезвием вдоль по всей длине, пропиливая им грубую шкуру с коричневатой шерстью, раскрывая надрез пошире другой рукой. Когда нож стал скользким от крови, Дик вытер его и свои окровавленные руки о шерсть на ребрах. Когда надрез длиной в ярд был сделан, Дик Шерман с отцом принялись снимать шкуру: отец оттягивал кожу с верхнего бока, а Шерман подрезал ее снизу, освобождая ребра и живот, раскрывая тонкий слой желтого жира и аккуратные связки красных мышц. Дик Шерман с ножом стоял на коленях перед животом коня, а отец согнулся над его хребтом. Оба они начали потеть. Их рубашки на спинах потемнели, лица блестели. Отец с Шерманом прерывались лишь ненадолго, привычным жестом отирали мокрые лбы тыльной стороной ладони и снова принимались трудиться над распростертым на земле конем: видимый мальчикам глаз, насколько они могли судить, глядя на него с забора, совершенно не изменился, был так же широко распахнут, все еще безразлично пялился в пустое безоблачное небо над конюшней, будто не знал или ему было все равно, что с ним делают, или будто в итоге он решил не смотреть больше никуда. Но Дик Шерман еще не закончил.

Он запустил нож в пах, с внутренней стороны задней ноги, чтобы разрезать крупную мышцу и отделить сухожилие от сустава. После с помощью отца ногу можно было бы оттянуть назад, получив доступ к кишечнику. Это заняло время: Дик колол наугад, чтобы найти сухожилие и освободить сустав, и в итоге нашел.

– Попробуй, – сказал Шерман. – Посмотри, сможешь ли ты оттянуть ногу назад, Том.

Отец взял Элко за плюсну и сильно дернул, выворачивая ногу, отводя длинную тонкую кость назад и вверх, так что теперь она стояла в воздухе почти перпендикулярно телу